Полезный Груз - Страница 79

– Пустяки?

– Пустяки.

Муравьев подумал, что это надувательство, но решил попробовать. Тем более, что визит к психологу оплатил Фонд Взаимопомощи Сыскной Полиции.

Затем Муравьеву передали несколько совершенно безнадежных дел, из которых он распутал и довел до завершения меньше половины. Муравьев стоически выдержал испытание пренебрежением и подставами.

И вот сегодня подоспело еще одно дело, выглядящее безнадежным.

У одного косматого попа пропала приемная дочь. Будь это обычный поп, его бы помучили вопросами, позубоскалили бы, а стали бы искать дочку или нет – кто ж его знает, может даже и стали бы – а только не вдруг. Но поп приходился кузеном кому-то из начальства, и начальство его, попа, лично заверило, что приложит все свои начальственные силы к наилучшему по мере возможности результату, а когда начальство ручается, а дело не делается, начинают искать козла отпущения – и Муравьеву явно именно эту роль в очередной раз собирались примерить. К попу приставили двух сопляков с двухгодичным стажем, дабы они его расспросили, и сопляки старались, дотошничали, записывали подробности. Живет приемная дочка в одной квартире с приемным отцом, работает счетоводом в «Мечте», туфли носит обычного размера, моется в душе раз в день, иногда два раза.

Непосредственный начальник Муравьева, полковник Валентин Ираклиевич Багратион, представитель древнего рода, был вспыльчив. Утром его раздражала упреками жена, утверждая, что ему наплевать на семью, и на работу он приходил на взводе, сверкая глазами и собирая мохнатые брови к переносице грозно; но никто его не боялся, даже собственная секретарша, сидевшая за стеклянной стеной рядом с кабинетом и имевшая дурную, по мнению Багратиона, привычку игнорировать сигналы связи, и это раздражало Валентина Ираклиевича еще больше. Время от времени, когда продолжительность звонков за стеклом переходила все границы приличия, а затем еще раз их переходила, а трубку никто не снимал, Валентин Ираклиевич восставал из обитого винилом кресла, тремя длинными шагами преодолевал расстояние до двери, распахивал ее, и кричал баритонально:

– Подними трубку, сука!

И почти всякий раз, возвращаясь после обеденного перерыва к себе в кабинет, он останавливался и спрашивал строгим голосом:

– Кто мне звонил, пока меня не было?

Секретарша поднимала на него маленькие глазки под густо накрашенными накладными ресницами, и собирала и без того мелкий рот в закатного цвета точку, а Валентин Ираклиевич, не давая ей времени ответить, впрочем, она и не намеревалась отвечать, гремел:

– Записывать надо, кто звонил, сука! Чтоб записывала всегда, гадина!

…понимая при этом, что ничего она записывать не будет.

Все знали о раздражительности полковника. И поэтому, когда, опоздав на полчаса, капитан Муравьев пришел в кабинет Багратиона, то и сделался капитан удивлен: тон у полковника в этот раз был гораздо менее раздраженный, чем обычно, а выражение лица полковника, когда полковник заговорил, еще больше удивило Муравьева: заговорил он тоном, в котором явно звучала заискивающая нота. Впрочем, возможно, это полковник пародировал заискивание – может, это просто был такой сарказм. Сказал он так:

– Вот дело, вот материалы, вот фотки, возьми фотки. Ты, Муравьев, быстро справишься. Ты ж у нас капитанище бравый! Ты только не вороти нос. Ну, наверное, один ты не сможешь, потому как неумеха ты. Тебя никто и не винит, ты родился такой. Но – помощник тебе нужен! Я ведь не деспот, я не хочу, чтобы на моих подчиненных смотрели косо и чтобы про них говорили, что они даром хлеб едят, и задания проваливают. Вот и цени мое расположение. На обычного твоего помощника…

– Лейтенант Фонвизин – очень квалифицированный…

– Нет. Фонвизин пусть займется семейной дракой, третий день уже тянем. А в помощники, Муравьев, дам я тебе бабу одну, она бравурная очень, сам увидишь. Ты только будь с нею поосторожнее, Муравьев. Ей нужно у нас переждать некоторое время…

– Ничего не понял, какую бабу, что переждать? – спросил Муравьев мрачно.

Полковник немного подумал, а потом сказал:

– Её зовут Пиночет.

– Как, простите?

– Пиночет. То есть, на самом деле её конечно не так зовут, а скорее всего Светлана или Людмила, не знаю, а Пиночет – это у неё такой ном-де-гер. Её к нам кирасиры прислали, надежда и опора страны, матушка-опричнина, прямой потомок и наследница Чрезвычайной Комиссии.

– Это зачем же?

– Она сама из них же, но, понимаешь, Муравьев, в чем-то она там у них провинилась; не то законспектировала, или не так законспирировала, на неё рассердились – мочи нет, и отправили к нам, чтобы с неё … как бы это выразиться … спесь сбить. Понятно?

Муравьев помрачнел пуще прежнего и сказал:

– Пустяки!

– Ты выглядишь озадаченным, Муравьев.

– Это потому, что я озадачен.

– Тебе не идет. Сейчас она приплывет, кирасирша наша.

Муравьев посмотрел на стеклянную дверь, потом на стол Багратиона, и сказал:

– Я бы все-таки предпочел Фонвизина.

– В другой раз.

– … Пиночет, надо же.

А полковник продолжал:

– Значит, сначала поедете в «Мечту».

– Почему непременно с самого начала?

– Потому что пропавшая там работает.

– Я думал сперва к отцу заглянуть. Соплякам я не очень доверяю, они вопросы не умеют задавать. А потом уже в «Мечту».

– Нет, Муравьев, поезжай сразу, прямо сейчас. Кстати, отдел пропавшей подчинялся непосредственно Лопухину. Лопухину, Муравьев. Одному из девяти глав концерна, который завтра выступит свидетелем на суде. С возможностью перехода в подсудимые. Сперва – в «Мечту». Потом еще пару мест проверишь, конечно же, и в Авдеевке порыщешь. Запоминаешь?