Полезный Груз - Страница 70

Стояли они долго, освещаемые нашлемным прожектором – недвижные – человек и машина. Прошел час. И другой. К концу третьего часа багайд дернулся и стал придвигаться ближе. И еще ближе. И еще.

Краут резко, как только мог, нагнулся, ухватил обеими руками крышу багайда с боков, и приподнял его над поверхностью. Багайд завертел гусеницами. Сгибая и разгибая колени и спину, Краут вернул тело к жизни. Повернулся к станции и пошел, неся багайд перед собой. На земле этот агрегат весил бы килограммов тридцать. Впрочем, и пятая часть этой массы дала себя знать – затекли руки, бицепсы защемили. Краут остановился и опустил багайд на землю, придерживая его обеими руками. Багайд снова задергался. Краут опрокинул его на бок и придавил ногой. Отдохнул. Снова поднял багайд и зашагал к станции.

Люк оказался задраен. Сработала автоматика? Осторожно, чтобы не сломать ненароком, Краут повернул внешний рычаг. Где-то внутри соединились контакты, и включился аварийный мотор. Крышка люка пошла вправо. В шамбре включился контрольный осветитель под потолком. Краут забрался в шамбр вместе с багайдом. Шамбр был пуст.

Позвольте, а где же тело Дубстера? А нету.

То есть как?

Краут задраил внешний люк, впустил в шамбр воздух. Багайд мотался по шамбру, натыкаясь на стены, задумываясь, давая задний ход, разворачиваясь, снова натыкаясь. Краут раздраил внутренний люк, загнал багайд в угол, поднял его, и пробрался во внутренние помещения. У входа в нижний коридор лежал скафандр Дубстера. Кто его туда переложил?

Он обыскал всю станцию и никого не нашел. Оставалось предположить, что Дубстер без скафандра вышел наружу и пошел прогуляться. Может, за углом кафе, а может банк неограбленный. И Дубстер специально для этой прогулки приволок контрабандой на Ганимед пистолет и две обоймы патронов.

Краут заглянул к себе, вооружился инструментами, вернулся в коридор, загнал багайд в каюткомпанию, прижал его там, и начал разбирать на составные.

Передатчик багайда оказался сломан. Беспризорный багайд. Ничего не передает и не принимает даже за деньги. Шастает бесхозно по поверхности. Еще месяца три, наверное, шастал бы, подпитываясь от солнца. Батарея в относительном порядке. Обогреватель в порядке, вместе с бортовым компьютером. Краут отсоеднил компьютер, подошел к коммуникационному пульту, и, вычислив напряжение, подсоединил драйв к системе. Ничего особенного он не ожидал – ни увидеть, ни услышать. Поверхность Ганимеда везде одинакова. Именно она и появилась вскоре на экране, однородная, унылая.

Звуковую дорожку обычно оставляют на компьютере багайда пустой, символической, поскольку звуков на Ганимеде нет. Поэтому Краут удивился, обнаружив, что вес дорожки больше нуля. Не килобайты даже, а меги. Он подсоединил динамик, и некоторое время копался в интерфейсе, вычисляя, каким образом включается звук. Включил.

Сперва было тихо, а затем из динамика хлынули бравурные аккорды и полилась фортепианная мелодия. Александр Скрябин, двенадцатый этюд. Опус восьмой. Ре-диез минор. Краут неплохо разбирался в музыке.

***

Чудо есть статистически редко встречающееся явление. На Земле концентрация статистически редких явлений настолько высока, что большинство жителей планеты почти никогда не обращают на них внимания, но явления от этого не перестают быть чудесными. Этюд в ре-диез минор Александра Скрябина безусловно входит в эту категорию.

Рассказ седьмой. Москва

Стремительно рассветало: помещения бетонной башни, торчащей из центра декоративного пруда, залились светом, но обитатели не обратили на это внимания. Им, двоим, было некогда: они заняты были перебранкой.

Вздымая выщипанные в нитку брови и широко распахивая узкие близкопосаженные глаза, обитательница кричала:

– Пошел вон отсюда! Короче, чтоб я тебя больше никогда не видела, подонок!

Потрясая слегка волнистыми волосами миндального цвета, обитатель кричал в ответ:

– Кому ты нужна, дура жирная! Сама, сука, потом приползешь, умолять будешь, заискивать, лебезить!

Оскорбленная до глубины души, обитательница замолчала и дала себе слово с этого момента быть с обитателем холодной, как арктическая ночь; и спокойно, и непреклонно требовать в ответ на все грядущие оскорбления, чтобы он удалился сей же час и более в ее обители не появлялся. Она сказала:

– Немедленно уходи.

В ответ обитатель сказал азартно и грозно, застегивая белую, относительно чистую, но очень мятую рубашку:

– Это я еще подумаю, медленно или немедленно. Ишь, моду завела – претензии предъявлять! Папенькина дочка! Вот ведь удивительное дело – спишь с тобой, а на самом деле не с тобой, а с тобой и с папенькой! Он у нас везде. Обжора недоразвитая…

Обитательница на это закричала хриплым истерическим голосом:

– Ах ты прыщ недодавленный! Ты отца моего оскорблять? Как у тебя твой поганый язык извернулся!

Обитатель застегнул штаны и крикнул в ответ:

– Запахни жерло! По роже толстой щас дам, корова чернявая!

Обитательница закричала:

– Это переходит все границы!

И тут же, схватив со столика итальянскую лампу для чтения полезных книг перед сном, метнула ее в обитателя через полкомнаты, а затем, как теннисист, сделавший удачную подачу бежит к сетке, чтобы коротким ударом встретить с трудом отбитый противником мяч, метнулась к обитателю сама, рассчитывая впиться ухоженными ногтями в ненавистную физиономию. Обитатель увернулся от лампы, а подскочившей обитательнице врезал по лбу тыльной стороной руки, от чего круглые ее глаза сперва прикрылись, а потом закатились под лоб, но снова выкатились, и она стала наступательно размахивать руками, стараясь попасть по обитателю и крича: