– Я нездешний. Вы не могли бы посоветовать какой-нибудь ресторан получше в этом районе?
– Ресторан, – протянул шофер презрительно.
– Куда бы вы лично пошли, если бы это было вам по карману? – спросил Муравьев, доставая еще деньги.
Шофер удивился, деньги взял, и немного подумал. И решил, что обладай он достаточными средствами, и не будь он стеснен сварливой женой, неблагодарными детьми, дорожными инспекциями, погаными городскими властями, дурными дорогами, вечно ломающимися генераторами, хамством ремонтников, и отсутствием достойно выглядящей любовницы, то выбор бы его пал на «Зеленский Распах», очень хорошее заведение, к которому ему случалось подвозить всякую богатую сволочь. И сказал:
– «Зеленский Распах». Очень хорошее заведение.
– Действительно хорошее?
– Ха.
– Ты сам-то там был?
– Может и был. Ты что, следователь?
Муравьев сказал наставительно:
– Вот мы ополоснемся, приоденемся, и пойдем в «Зеленский Распах». А ты никуда не пойдешь, тебе доход не позволяет. Ну, пока.
Резидентствовала Пиночет, как оказалось, в совершенно обычном московском доме, без какой-то особой символики, сигнализирующей о том, что это, мол, местопроживание кирасира. Конторка в вестибюле имелась, но зоркий портье в ливрее возле нее не дежурил. Винтовая лестница шла вокруг металло-сетчатой шахты старинного лифта. Квартира располагалась на четвертом этаже. Старинный лифт не работал. Пиночет затопала клогами по лестнице, затем стала прыгать через ступеньку; Чайковская, с недовольным матом сквозь зубы, поглядывая наверх время от времени, пошла на подъем, опираясь на руку Муравьева – ласкового, мягкого, галантного мужчины, бросающего на нее неожиданные взгляды, полные – не совсем понятно, чем они были полны.
Квартиру охраняли три замка. Пиночет, ловко орудуя ключами, быстро их отперла, все три, толкнула дверь, вошла, посторонилась, и кивнула пригласительно. Пропустив Чайковскую вперед и войдя за нею, Муравьев ощутил едва уловимый запах моющих средств и, возможно, каких-то духов. Вспыхнул свет.
Просторно. Два кресла, стул, стол, низкая двойная кровать. Туалетное помещение слева, кухня справа, окна выходят во двор. Четыре картины на стене, одна явно напоминает «историческую» картину в доме Чайковской, но тема другая – совершенно современная тема. Чайковская с опаской следила за движениями Пиночета, которая, с пистолетом в деснице, проверила на наличие незваных гостей стенной шкаф и ванную – на всякий случай, надо полагать.
– Возможно за нами следили, – сказала она.
Муравьев кивнул, а Чайковская изобразила лицом муку.
Не пряча оружие, Пиночет объявила:
– Вы здесь побудьте, я сейчас вернусь, я к соседу.
И вышла.
Чайковская пожаловалась:
– Ничего не понимаю. Объясните мне наконец, что происходит. Это действительно ее квартира?
– Да, – откликнулся Муравьев, обходя комнату по периметру, присматриваясь к предметам.
Чайковская нерешительно подошла к креслу, села в него, шумно почесала длинными ухоженными ногтями бедро, и сказала жалобно:
– Все наперекосяк. Надо папе позвонить.
Пиночет вернулась почти сразу, и сказала:
– Пойдемте. Да, все вместе. Пошли.
Сосед оказался молодым рослым негром с белыми примесями, с миловидным лицом. Звали его Лёня. Чайковская и Муравьев рассмотрели его как следует, и оба решили, каждый по своим собственным соображениям, что он, в общем-то, безобидный, этот Лёня.
Лёнина квартира была больше квартиры Пиночета, имела спальню и гостиную, и обставлена была менее аскетически – даже в некотором смысле уютно. Чайковскую усадили на диван в гостиной и предложили большой ассортимент закусок. Гостеприимный Лёня вызвался даже на скорую руку приготовить горячее блюдо – фетуччини альфрейдо.
– Леонид … э … – сказал Муравьев.
– Леонард, или же, если быть совсем точным, Ленард, с ударением на первом слоге, – поправил его Лёня. – Но лучше просто Лёня. Чем могу быть полезен, Виктор Игоревич?
– Это вы в детстве? – спросил Муравьев, указывая на фотографию в рамке из серого пластика на стене, изображающую двух женщин – длинную негритянку и округлую, брюнетистую, с длинным чуть крючковатым носом, белую, каждая со своим соответствующего цвета кожи младенцем на руках.
– Да, наверное, – небрежно ответил Лёня и направился было в кухню, но Чайковская его остановила и спросила, делая вид, что стесняется:
– А можно я вам помогу?
И, получив утвердительный, слегка удивленный, кивок, пошла за Лёней.
Муравьев осведомился у Пиночета:
– Ваш сводный брат?
Oна резко повернулась к нему и прищурила глаза. Муравьев продолжил:
– Интересное фото. Женщины – это те, о ком нам рассказал Лопухин, не так ли?
Он сделал паузу. Пиночет смотрела на него и молчала. Муравьев продолжил:
– Стало быть, ваши родители усыновили только мальчика. А девочку отдали не то в приют, не то еще куда-то, поскольку порок сердца, возиться неохота.
Пиночет помедлила, а затем сказала:
– Не лезьте не в свое дело, капитан.
Немного подумав, она порывисто подошла к стене, сдернула фото с крючка и сунула его в ящик комода. И сказала:
– Не будем отвлекаться. Если за нами следили, то обязательно придут ночью. Ко мне.
Муравьев тоже немного поразмыслил. И сказал:
– Предположим, что вы правы. Что из этого следует?
– Если никого не найдут, будут искать по соседству. То есть, здесь.
– Понимаю. А дальше?
– Лучше бы кто-то был в квартире. У меня. Чтобы здесь не искали.