Ну, ничего, со спасителем мы еще поговорим. Пиночет, правда, украла у него какие-то номера связи и ключ. Номерами пусть подавится, а ключ я у нее изыму. Улучу момент. Кирасиры много хотят, до всего им есть дело.
Неплохо бы горе-убийц из «Мечты» взять под стражу – но за отсутствием потерпевшей нет состава преступления, а задерживать таких людей просто по подозрению хлопотно. Есть в работе полиции что-то лицемерное, трусливое: чтобы человека арестовать, следует сперва убедиться, что он принадлежит к категории людей, которых можно взять под стражу. А если нет – подожми хвост и сделай вид, что человека нет, преступления нет, и тебя тоже нет. И вечно эта двусмысленность сквозит во всём, куда не повернись. И сбивает с толку внешний вид потенциального арестанта. Вот в старину, я где-то читал, те, кто жил над законом, носили особую одежду, которую другие не имели права носить. Идет себе по городу боярин в ярком атласе, в сапожках ладных – не трогай его, сыщик, он к твоему миру не относится. Ну, разве что по монаршему приказу можно его повязать, но на то другие люди есть, не сыщики, а вроде коллег Пиночета.
Что-то нужно сказать полковнику, отчитаться. И сделать так, чтобы Пиночет не вмешивалась. Потому что она знает много, а полковник, хоть и дурак, повидал разное, имеет опыт, заподозрит что-нибудь. Вдруг она ему ввернет, что, по показаниям отчима, нашелся в Москве какой-то заезжий демиург, ни огня не боится, ни воды не чужается, спас от гибели поповскую падчерицу и желает с нею жить не расставаясь.
Впрочем, Муравьев, это обыкновенная паранойя. Не будь мнителен.
– Ну что, нашли что-нибудь? – спросила кирасирша.
– Слушайте, Пиночет, – сказал Муравьев, выкарабкиваясь снова на тропу. – Лизы здесь нет. У меня появилась идея, но ее можно осуществить только завтра, к сожалению. Поедем по домам, что ли, и встретимся завтра часов в семь утра. А?
– Можно, конечно. Вам далеко?
– Минут сорок на троллейбусе.
– В Химки, что ли?
– Около.
– Я с вами, – храбро вмешалась Чайковская, обращаясь к Муравьеву.
Пиночет возразила:
– Это больше часа.
Муравьев пожал плечами и сказал Пиночету:
– Да вы за меня не волнуйтесь.
– Меня возьмите, – вставила опять Чайковская.
Он ее проигнорировал, продолжая глядеть на Пиночета.
Пиночет сказала:
– Я и не волнуюсь. Знаете, капитан Муравьев, поедем-ка мы лучше ко мне. Есть жратва, есть кофе, и есть диван, если вас потянет подремать. Мужчины в вашем возрасте, знаете ли, любят иногда.
Чайковская, слегка напуганная, переводила взгляд с Пиночета на Муравьева и обратно.
Муравьев же возразил Пиночету:
– Безответственно рассуждаете, сударыня. Люди моей профессии в любом возрасте ого-го. На том весь конструксьон и держится.
– Не хотите – как знаете.
Муравьев немного поразмыслил и сказал:
– Отчего ж. Хочу. Нужно ж посмотреть, как кирасиры живут.
– Никогда не видели?
– Видел, но давно, когда был молод, а не стар и дряхл, как сейчас. С тех пор, наверное, многое изменилось.
– Ладно. Шофера отпустим, а сами наймем таксомотор.
– Это за чей же счет?
– За мой, капитан, не бойтесь. Мне хорошо платят.
– Нет, так не пойдет. Вы дама.
– Но едете вы не к даме, а к коллеге, капитан. По делу.
– Неприлично. Да и коллеги из нас…
– Капитан, берегите здоровье, не сердите меня, вам не по возрасту.
Ишь ты, подумал Муравьев. Огонь-баба. Ладно, наймем таксомотор. Вообще-то надо бы ей по морде дать. Ну, успеется еще.
– А меня? Меня куда же? – запротестовала Чайковская. – Я могу вызвать лимузин. Давайте я вызову лимузин. На лимузине быстрее. А таксомотор нужно ждать долго, и места мало. Втроем можем не поместиться.
Муравьев и Пиночет ничего не ответили, и Чайковская испугалась уже всерьез:
– Э, нет, ишь, чего придумали. Нам ведь нужно втроем. Вызовем лимузин. Я сейчас позвоню.
Еле уговорили не звонить.
Шофер довез их до Окружной, после чего Пиночет сказала ему что-то, и он уехал. На поднятую руку к ним рванулись сразу три нашответа. Два столкнулись и остановились, из них выскочили водители и стали друг на друга кричать, а Муравьев открыл заднюю дверцу третьего и сделал пригласительный жест. Усадив дам сзади, сам он сел рядом с шофером.
Шофер завел псевдо-философскую речь без начала и конца о том, какие былые времена были хорошие, и Пиночет, нагнувшись вперед, сказала:
– Парень, захлопни ебальник по-хорошему, а то ведь будет по плохому, моментально.
Шофер посмотрел на Муравьева, ища утешения и поддержки, но тот лишь утвердительно кивнул, соглашаясь с темноволосой дылдой, после чего шофер примолк, обидевшись.
Весь путь, пятнадцать минут, ехали молча. Остановились у подъезда. Муравьев вытащил бумажник, Пиночет тоже вытащила, они попрепирались слегка, Пиночет стала грозить; Муравьев пожал плечами и вышел. Пиночет расплатилась, тоже вышла, притопнула пару раз, подождала, когда на тротуар выберется Чайковская, и направилась с нею к подъезду (Чайковская оглянулась на Муравьева, и Пиночет ее подбодрила – мол, он сейчас, он здесь, он будет, не переживай), а Муравьев посмотрел с сожалением на шофера, и решил дать ему дополнительно на чай, чтобы как-то облегчить удар по мужскому достоинству.
Шофер оказался тугодумом и не понял, что Муравьев ему сочувствует. И сказал злобно:
– Богатые бабы, а ты, значит, их обслуживаешь. Оно, конечно, сытно да спокойно, а все-таки приторно бывает порою, а?
Муравьеву это не понравилось, и он ответил светским тоном: