Полезный Груз - Страница 97

Ордынцы собирались было еще что-то рассказать, но тут пришла решительная жена одного из них и устроила ему выволочку, потому что на работе можно задерживаться ну раз, ну два раза в неделю, но четыре раза подряд – это просто издевательство над ней, над детьми, и снова над ней, потому что это делается специально в виду полного отсутствия совести и ответственности. Можно подумать, он тут занят работой. Был бы занят – семья бы была обеспечена. Целый день ничего не делает, а когда приходит домой, что бывает редко, так сразу к телевизору с пивом, смотреть свой ебаный футбол, и гладить свою вонючую собаку, которая весь дом обосрала. При этом еще неизвестно, чем он тут на самом деле занят, потому что кругом шлюхи, вот одна стоит, к примеру, дылда в кожанке, а честность свою он может положить себе в жопу, поскольку ничего, кроме изжоги честность эта в дом не приносит.

На улице Муравьев встал как вкопанный, соображая, что делать дальше. Пиночет попритоптывала некоторое время рядом, а потом спросила:

– Ищем беглеца Лёшу?

– Прямо сейчас?

– Есть зацепка.

– Какая?

– Ключ. Вот.

– Что за ключ?

– Это я у него из кармана вынула, пока допрашивала. Он ничего не заметил.

– Вы уверены?

– Да.

– Это нечестно, Пиночет – грабить добровольных свидетелей. Ладно, Лёша не бриллиант, в торбе за парчой не укроется. С Авдеевкой повременим. Что-то мне захотелось задать приемному отцу Прохановой несколько вопросов в тайне от начальства. Я просмотрел записи наших сопляков, и они меня не убедили. Ну и денек – сплошные приемные дети и родители.

– Поделикатнее, Муравьев.

– Простите, не хотел. Как затмение на меня нашло. Но вы-то не приемная дочь.

– Тем не менее.

– Поедем?

– Вам решать, – отозвалась Пиночет. – Вообще-то меня удивило, что мы начали не с приемного отца. У вас тоже странные методы. А где он живет?

– Где живет? – Муравьев перелистал блокнот. – Где живет поп … там, где растет укроп … У Трех Вокзалов.

– На Каланчёвской, стало быть?

– Каланчёвская не для всех. По соседству живет. В церковь ездит на троллейбусе. Хотя нет; поскольку он поп, наверняка ему приход какой-нибудь завалящий нашответ выделил с одной работающей фарой. Для быстрой личной связи с прихожанами в случае надобности. Ну и просто покуражиться. Это ведь так издревле повелось – ежели есть колеса, обязательно надо все время ездить, даже если не хочется.

Они сели в троллейбус и поехали. В троллейбусе Муравьев сказал:

– Хотел бы я, сударыня, попросить об одном одолжении.

– Слушаю вас, капитан.

– Когда будем говорить с попом, прошу вас не вмешиваться; но если даже вмешаетесь, не упоминайте, пожалуйста, Аниту Чайковскую.

– А других упоминать можно?

– Знаменитого гомосексуалиста какого-нибудь можете упомянуть, или жену какого-нибудь заместителя министра. Исторические личности тоже дела не испортят.

– А почему Чайковскую нельзя?

Муравьев насмешливо посмотрел на нее.

– Мы ведь имеем дело со священником, – сказал он.

– Ну и что?

– В силу своей профессии он общается с большим количеством людей. Человек среднего возраста. Приход в центре Москвы.

– Не понимаю.

– Наверняка представители вашего заведения ему знакомы, и наверняка у него к ним неприязнь. Упомянете – подозрение превратится в уверенность, и он решит, что вовсе не ради спасения его приемной дочери мы к нему пришли, и что интересует нас именно Чайковская, дочь большого человека, а приемная дочь – для виду. Испугается, а то и рассердится.

– Не очень понимаю вашу логику, капитан. Если хотите, я могу на улице подождать.

– Нет, не надо.

– Почему ж? Вы поднимитесь, допросите его, спуститесь.

– Вы пойдете со мной, сударыня.

– Зачем?

– Так будет лучше. О, милая, доверьтесь мне.

Пятиэтажный дом в стиле модерн в переулке у Трех Вокзалов заинтересовал Муравьева необычной планировкой: выполнен он был в виде буквы «Г», а двор получался треугольный из-за того, что если стороны дома – катеты, то чугунная ограда с позолотой на пиках служит гипотенузой.

– Проханов, Проханов, – забормотал Муравьев, ведя пальцем по выполненной под старинную бронзу панели интеркома. – Ё … пустяки! Где же ты, Проханов. А, вот ты где. Нехудо живешь, священник, нехудо.

– Вы антиклерикал? – спросила Пиночет.

– Нет, зачем же, – удивился Муравьев. – Я в юности хотел стать машинистом. Поезда дальнего следования и все такое.

– Попов не любите?

– Обожаю попов.

Он надавил на кнопку интеркома. Вскоре хрипловатый, похожий на заспанный, мужской голос сказал из зарешеченного спикера:

– Да? Кто там?

– Московский уголовный розыск, Петр Алексеевич. Мур-мур-мур. Капитан Муравьев с помощницей.

– Поднимайтесь.

Миниатюрный лифт не работал, и вообще в подъезде было грязно и грустно, и пахло кошачьей мочой. Винтовая лестница парижского типа, с мраморными ступенями и красивыми чугунными перилами, не реабилитировала в глазах капитана состояние подъезда. Муравьев любил чистоту, и его раздражало ее отсутствие там, где оно ничем не было оправдано кроме лени, глупости, жадности, гордости, и лицемерия. А Пиночету лестница, похоже, понравилась, и она с удовольствием прогрохотала по ней своими клогами, и сказала:

– Ых!

Поп открыл дверь. Оказался он человеком лет пятидесяти, тщедушным, с длинными русыми волосами с проседью, щегольской бородкой и щегольскими же усами, с глазами серыми и очень усталыми – он явно давно не спал. Одет он был в мягкие брюки, мягкие ботинки, белоснежную рубашку, и поверх всего – халат из толстого шелка с кистями, цвета каберне.