Полезный Груз - Страница 74

Грозная местность, Новгородчина-Ладога, ждущая своего часа, чтобы объединиться с южной Русью и взять азиатскую Московию, наследницу Мамая, в тиски, и вытеснить орду обратно на Восток, и восстановить империю Ярослава, и перестроить эту полу-деревню, полу-городище, разнузданный истеричный Мсков, в лучшие дни напоминающий скорее пестрый крикливый восточный базар, чем европейскую столицу – перестроить его в полночном питерском стиле. Так, во всяком случае, говорил нечесаный, с трехдневной щетиной на щеках, подбородке, и шее, исторический (как он сам себя именовал) художник Рамбуйе, много болтавший о новой Руси, объединенным маршем заступающей на старую, травой поросшую дорогу в Царьград – отбирать у мусульман столицу императора Константина, сносить фаллические пики по углам сквера, и водружать на законное место над куполом православный крест. Анита не очень понимала зачем это нужно, не очень вникала, но вдохновение, с каким Рамбуйе вещал об этом, завораживало, и заставляло забывать о многом неприятном, а неприятного в жизни немиловидной полной тридцатилетней женщины много.

И вот стоят перед нею два южанина – а ведь и вправду южане, подумалось ей; в просторечии – хитрые хохлы. И вот сядет она сейчас к ним в ландо, и поедет она, ярко выраженный потомок полчищ мамайских, с чуть раскосыми глазами, с круглым лицом, дочь мамайского министра, в логово к врагу – поедет, втиснутая между двумя союзниками этого врага. И привезут ее в Питер, и, доказывая союзническую лояльность, забьют варяжскими обухами, долбанут буйной квази-монгольской головушкой об Ростральную Колонну, утопят в Фонтанке, подвесят, цепями приковав, голую, в проеме Нарвских Ворот. Страшно.

И она сказала твердо и решительно:

– Никуда я не поеду. У папе позвоню прямо сейчас.

Снова поставив чашку на стол, она направилась к связи на журнальном столике в углу, и Скоропадскому пришлось встать ей на пути.

– Отойди, – велела ему Чайковская. – Отойди по хорошему, ботва замшелая.

Не избежать бы Чайковской применения к ней физического воздействия, но тут вдруг снова зазвонил интерком. Скоропадский не ожидал этого, оглянулся, и когда Чайковская его отодвинула слегка, чтобы пройти между ним и столом, он не стал ее останавливать. И Ходорченко не стал, но на всякий случай проверил, лежит ли всё еще в кармане пистолет – а то может обронил в кухне да и не заметил.

Вроде бы они достаточно ясно объяснили коллеге, дежурившему на улице, что внутрь никого пропускать нельзя, пока они не выйдут. А если пропустил – значит, произошло что-то непредвиденное. А может охрана звонит, поговорить хочет, или беспокоится?

– Ну, чего? – спросила Чайковская, нажимая кнопку интеркома.

– К вам гости, Анита Диеговна, – сказал охранник снизу.

– Тут у меня уже есть гости.

– По делу, Анита Диеговна.

– По делу? А эти, значит, не по делу. Я так и думала. Зовут как?

– Они говорят, что это вы сами у них спросите.

Скоропадский внимательно наблюдал, как Чайковская говорит по интеркому, нажимая и отпуская кнопку. Судя по ее позе, движениям, и интонации, она не понимала своего положения совершенно. У нее и в мыслях не было, что положение ее незавидное, неприятное, с поволокой отчаяния – первый раз в жизни. Что из очень важной, хоть и бесполезной, персоны, она может вдруг в любой момент превратиться в ничто, в мешающее и зряшно болтающееся под ногами тяжеловесное существо, которое не пристрелили до сих пор только из человеколюбия.

– Не поеду я в Питер, – сказала она.

Подойдя к одному из двух столиков в гостиной, она села в кресло, стилизованное под восемнадцатый век, потянулась к хрустальному графину, плеснула себе скотча в инкрустированный стакан, и стала с оттенком презрительного удивления следить, как Скоропадский перемещается к стене и занимает позицию в трех шагах от двери лифта.

Ходорченко, оценив действия партнера, сунул правую руку в карман и положил большой палец на предохранитель.

Двери лифта открылись, и в гостиную бодро шагнул человек в роскошном осеннем пальто, среднего роста, крепко сложенный, гладко выбритый, с шатенистыми волосами на пробор. Окинув взглядом помещение, он вперился взглядом в Чайковскую, будто хотел запомнить ее всю, целиком и подетально, а затем отвернулся, улыбнулся широко и восторженно, и воскликнул:

– Ходорченко! Рад тебя видеть! наконец-то! Ты арестован. У тебя есть какие-то права … – он остановился на полпути к Ходорченко и оглянулся. Пистолет Скоропадского упал на пол, а сверху на пистолет упал сам Скоропадский.

– Убит женщиной, – сказал человек в пальто, хотя Скоропадский вовсе не был убит, а только оглушен.

Рослая девица в потертой кожаной куртке, возвышаясь над поверженным Скоропадским, продолжила мысль человека в плаще таким образом:

– Ты слышишь, смотри на меня, я – Тоска, о Скарпиа…

Ходорченко рванулся к лифту, а человек в роскошном пальто, преградив ему путь, взял его за грудки.

Ходорченко осведомился удивленным голосом, с оттенком обиды:

– А в чем дело?

Человек в пальто на это ответил:

– Ну, брат, удружил ты мне! Спасибо, спасибо!

– Руки убери! – возразил Ходорченко.

Обладатель роскошного пальто, не слушая, продолжил:

– Никогда не знаешь, когда тебе повезет! Вот я не рассчитывал на тебя наскочить ни сегодня, ни вообще в ближайший месяц, а тут вдруг ты! Не дергайся, Ходорченко! Угомонись.

– Руки!

– Не дергайся, тебе говорят! Чувствам отвагу не давай. А то по морде дам. Сколько дел сразу решилось, а, Ходорченко? А ну, повернись, повернись! Надену-ка я на тебя наручники и посажу вон в то кресло пока что, а там видно будет.